Злобная сестрица

Я всю жизнь чувствовала некоторую симпатию к злобным сёстрам Золушки. И я всегда знала, что в истории их скрыто гораздо больше, чем показывают в спектаклях, мультфильмах и книгах.

Нелегкая работа – быть злобной сестрицей. Особенно на Рождество, по уши в спектаклях, когда всё то золото вокруг, что блестит, когда и шепчутся, и свистят, и подкалывают, и вопят «О-о-о, да-да-да», и «У-у-у, нет-нет-нет» – за твоей спиной, всё за спиной. Да плюс ещё липкие детки, вымазанные мороженым, норовят плюнуть в лицо, или девочка в костюме принцессы швырнёт в меня мукой перед тем, как пойти на Золушкину Танцо-Раму с пирогами, бобами и Счастливым Часом после представления. Нет, спасибо.

Конечно, в прежние времена было хуже. Этим ребятам, Гримм, есть за что ответить, так же, как и Перро и его узколобому переводчику. Хрустальная туфелька, моя нога. Эти «pantoufles de verre» стали проклятием всей моей жизни, и никому и дела нет, что на самом-то деле они были меховыми[1], горностаевыми, что могло быть намного удобнее для стопы (и могло мне даже подойти, ах, посмотрела бы я на лицо Принца и его милашки). Да, прежние времена были суровы, и вороны должны были выклевать нам глаза – после свадьбы, разумеется, нельзя же портить Важный День Её Самодовольству, - и справедливые пытки грозили нечестивицам.

А сегодня нас судит Дисней, что немногим лучше: зло превращается в посмешище, шлёпаясь на зад и подставляя лицо под бомбы с мукой. В том, чтобы быть злодеем, не осталось ни капли достоинства. Вместо этого – только новая радостная рождественская толпа в Болтоне-на-Дирне или в ратуше в Барнсли, с участием третьесортных звёзд мыльной оперы и парня, который однажды побывал в «Алло, мы ищем таланты!».

Но я не жалуюсь; я профессионал. Не то, что эти легкомысленные актёришки, убивающие время между театральными сезонами, подрабатывающие статистами. Быть злобной сестрицей – дело гордое и одинокое, имейте в виду.

Мы с моей сестрой родились где-то в Европе. Мнения по этому поводу разошлись. В любом случае, никого не интересует наше прошлое. Или, раз уж на то пошло, что произойдёт с нами, когда опустится занавес. Нет для злобных сестриц ни «жили они долго», ни, тем более, «счастливо».

Отец обожал нас; матушка питала надежды, как и все матери, устроить нас получше (и, желательно, подальше). Затем пришло горе. Падение с лошади окончилось смертью для нашего любящего папеньки. Матушка вновь вышла замуж, за вдовца с единственной дочерью, и вот тут-то и начинается настоящая история. Вы, конечно, знаете, о чём я. По меньшей мере вы знаетё её версию: как скончался вдовец; как мы притесняли его дочь, очаровательную сиротку по имени Золуш; как мы заставляли её прислуживать нам, обшивать нас, готовить необъятные обеды; как бесссердечно лишили её возможности быть Королевой Дискотеки; мыши, платье, фея-крёстная, и весь остальной бред.

Да, именно бред. Всё было совсем иначе.

О, она была такой хорошенькой, что аж тошнило. Платиновая блондинка, кожа да кости, настолько же тонкая и изящная, насколько мы были широки в кости. Она всё делала специально: ела только необработанную пищу, одевалась в чёрное, маниакально трудилась… Бьюсь об заклад, вы в жизни не видели таких чистых полов (по всей видимости, при мытье сгорает 400 калорий в час, при натирке – 500). Она редко разговаривала с нами, зато заслушивалась менестрелей, певших романсы, и никогда не пропускала грошовые воскресные пьески на деревенской площади. Она, разумеется, нравилась мальчикам; но ей нужен был принц. Деревенские парни недостаточно хороши для Мисс Высокомерной.

Конечно, мы не любили её. Мы обе выглядели весьма заурядно (а позже нас сделали и вовсе уродинами). При беге некоторые части нас тряслись и подпрыгивали. У нас был плохой цвет лица и пушистые волосы, которых не выпрямить ни одним феном. А наша Самодоволушка была загорелой, стройной, размер – идеальная восьмёрка. Да её возненавидит каждый.

Разумеется, одевалась она в лохмотья. Прекрасный имидж. И, кроме того, ветошь была в моде – дизайнерская рвань стоимостью в состояние. Такое только худым и носить – я со своими ногами в этом была бы похожа на корову из спектакля. А туфли! Если бы вы только видели, сколько пар стояло в её шкафу, не только горностай, но и крокодил, норка, плексиглас, страус, игуана, шёлк; все на шестидюймовом каблуке и с подвязочками, даже зимние (подумать только, что станется с её стопой через двадцать лет) – да вы бы не поверили своим глазам.

А вы замечали, насколько снисходительна история к красавцам? Генрих Восьмой[2]: плохая репутация. Ричард Львиное Сердце[3]: хорошая репутация. Екатерина Арагонская[4]: плохая репутация. Анна Клевская[5]: хорошая репутация. Придворным художникам за многое придётся отвечать, как и писателям. Конец вам известен: она получает Принца (который, к слову, был низок, толст и лыс), замок, золото, блестящую свадьбу, розовые лепестки, все дела; мы получаем ворон. И жили они долго и счастливо.

Но дела идут всё хуже. Я уже говорила: не бывает счастливого конца для злобной сестрицы. Ведь никто так и не сообразил написать о нём; все были слишком заняты, все просто с ума сходили от её Королевского Самодовольства и её идеальных ножек. И что же случилось с нами? Мы исчезли? Нет, произошло другое: мы, забытые сестрицы, вскоре ставшие злобными, уродливыми, сёстрами Божественной комедии, - зарывались в легенду всё глубже, а пороки слетались к нам, как мухи на мёд. Безуспешно спорили мы с Гримм и Перро, попытались переманить на нашу сторону Теннисона, но снова потерпели неудачу. Мы надеялись на лучшую судьбу в двадцатом веке, но, когда появился Дисней, мы уже были готовы и душу продать в обмен на хороший пиар.

Но мы – опытные актёры. По меньшей мере, я – моя сестра иногда перебарщивает, на мой вкус, игрой на публику, - меня всегда можно увидеть в театре под Рождество, моё лицо блестит от гусиного жира, на мне напудренный парик и кринолиновая юбка. Мне нравится думать, что в моей роли есть что-то благородное, почти героическое – скрытый пафос, который увидит не каждый. Большинство зрителей и не смотрит на меня; их привлекает она, Ла Самодоволла, в платье с оборочками и туфельках с блёстками. Мои слова обычно заглушает свист или смех. Но мне плевать. Я профессионал. Под гротеском моего костюма, под краской маски, живёт тайна. Однажды, говорю я себе, кто-нибудь увидит меня. Однажды придёт мой Принц.

Вчера был канун Рождества. Лучший вечер в году. После него, конечно, ещё идут представления, до самого конца января, но канун Рождества – особенный. Потом волшебство заканчивается, и начинается депрессия; все будто сдуваются и вяло доигрывают пьески сезона. Публика мельчает. Актёры забывают слова. Затем театр уезжает в Блэкпул или подобный ему межсезонный курорт, где тихо гниёт до следующего года. Костюмы хранят в чемоданах. Прожекторы в коробках. Но сейчас – Рождество; все кажутся выше, ярче, громче, чем обычно; публика свистит и воет с большим энтузиазмом, дети ещё более липкие, Принц более манерный, корова – просто атлет, и, конечно же, старушка Золушка, звезда спектакля – ещё прелестнее, изящнее и более, чем обычно, похожа на фею.

Только мне было не по себе. У меня разболелась голова. Отвлечённо я подумала о том, чтобы бросить актёрство; уехать, уйти на пенсию где-нибудь вне Европы, там, где меня не узнают.

Чёрта с два, подумала я. Злобной сестрице не убежать.

Но заманчивая мысль не уходила. Да что со мной случилось? Я потрясла головой, чтобы развеять её, и впервые за долгую мою карьеру удивилась настолько, что почти забыла слова.

Сидящий в партере мужчина смотрел на меня. Он сидел рядом со сценой, полускрытый тенью; рослый, длинноволосый человек, немного сутулый под потрёпанным серым пальто, и взгляд его застыл на мне.

Это было необычно, даже больше – поразительно. Шла сцена Золушки, та, где мы с сестрой прихорашиваемся перед зеркалом, а она поёт грустную песенку, и животные подпевают ей, сидя вокруг. Но сомнений не было (я отважилась бросить мрачный взгляд сквозь стекло) – он смотрел на меня.

На меня. Моё сердце подпрыгнуло. Он явно не был Прекрасным Принцем, и по его седеющей гриве заметно было, что он уже немолод. Но он казался большим и сильным, а глаза его под водопадом волос горели особой решимостью. Я неожиданно ощутила на себе вес нелепого костюма, огромный турнюр[6], безразмерные туфли, абсурдно набитый корсаж. Он просто счёл меня смешной, твёрдо сказала я себе; вот и всё. Но он не улыбался.

Я ощущала его взгляд до самого конца действия. Он ждал меня, когда я вернулась на сцену после слащавого дуэта Золушки и Принца; он ждал меня и в следующем акте. Когда мукой попали мне в лицо и публика визжала от восторга, он не рассмеялся. Вместо этого он опустил голову, будто сожалея об унижении прекрасной, гордой женщины. Моё сердечко отчаянно билось. Последнее действие прошло как во сне – на автомате я цитировала слова, возвращаясь взглядом к лицу человека, сидящего в тени. Оно не было красивым, нет; но в нём был и характер, и безудержная романтика. Его руки, большие настолько, что казались лапами, были мягкими. Глаза его светились золотом обручального колечка в полутьме театра. Меня била дрожь.

Последнее действие. Занавес. Держась за руки, мы все вышли к краю сцены на поклон, и, когда я склонилась, он встал и быстро зашептал мне на ушко.

— Встретимся снаружи. Пожалуйста.

Я завертела головой, наполовину ожидая увидеть другую женщину, более красивую, заслужившую это послание. Но он смотрел на меня, не сводя золотых колечек глаз с моего лица. Когда я уставилась на него, забыв о глупой, горячей ладошке актёра в моей руке, он кивнул, будто отвечая на незаданный вопрос.

— Я?

— Ты.

И он растворился в толпе, тихо и быстро, как охотник в лесу.

Нас вызывали на сцену четырнадцать раз. Серпантин пролетал мимо меня, падало конфетти, Её Важновеличеству и фальшивому Прекрасному Принцу дарили цветы. Я смотрела на зрителей, вопящих, аплодирующих (свистящих и воющих в адрес кое-кого), но в моей голове царило величественное молчание, величайшее удивление. Как будто внутри неё открылся глаз, о котором я никогда не подозревала. Когда занавес закрылся, я сбросила парик и кринолин и помчалась к задней двери, уверенная, что его нет, что это была шутка, что он – кто бы он ни был, - уже ушёл, унося с собой частицу моего сердца.

Он ждал меня в аллее позади театра. Неоновые огни с Золушкиной Танцо-Рамы зажгли его волосы яркими цветами. Я бросилась к нему по хрустящему снегу. Он на голову возвышался надо мной, хотя я выше многих. Впервые в жизни я почувствовала себя маленькой: изящной.

— Я сразу тебя узнал, - проворчал он и обнял меня. – Как только я увидел тебя. Как в сказках. Как по волшебству.

Он говорил и целовал меня, зарываясь носом в мои волосы.

— Пойдём со мной. Уйдём прямо сейчас. Бросай всё это. Рискни.

— Как? – шепнула я, задыхаясь. – Ведь я – злобная сестрица!

— Знавал я дамочек, что играют главные роли. Они все одинаковы. Была одна девушка… - он запнулся, опустив голову, словно воспоминание причинило ему боль. – Теперь я знаю лучше. Я научился видеть сквозь их маски.

Он снова помолчал и посмотрел на меня.

— И сквозь твою.

Я прижалась к нему, спрятав лицо в сером меховом воротнике пальто. Сердце билось ещё сильнее.

— Но я же… - снова начала я.

— Нет, - он бережно провёл рукой по моему лицу, стирая грим. – Ты не такая.

На секундочку я попыталась представить себя кем-то другим, кроме злобной сестрицы. «Злобный» было словом, которое тянулось за мной всю мою жизнь; оно определяет меня. Кто я без него? Эта мысль заставила меня вздрогнуть.

Он увидел выражение моего лица.

— Всё это – лишь часть ролей, которые мы играем, - сказал он. – Хороший, Плохой, Злой… Мы тоже по-своему герои. Те, кто с проклятиями уползает прочь, когда падает занавес. Отверженные. Те, для кого нет счастливого конца. Мы созданы друг для друга, ты и я. После всего, что мы пережили, мы имеем право на собственную жизнь.

— Но… как же сказка? – слабо возразила я.

— Мы напишем новую сказку.

Он был очень уверен и очень силён. Последний из моих бастионов дал трещину. Позади нас послышался диско-ритм Золушкиной Танцо-Рамы. Начинался Счастливый Час.

— Но я даже не знаю, кто ты! – воскликнула я. Я имела в виду, что не знаю даже, кто я сама – что жизнь злобной сестрицы отняла у меня мою истинную личность. Впервые в жизни мне захотелось расплакаться.

Незнакомец ухмыльнулся. У него были большие зубы, но очень добрые глаза. Он сказал:

— Зови меня Серенький.

Комментарии

  1. ^ есть мнение, что Шарль Перро при переводе текста «Золушки» со старофранцузского на французский язык ошибся, и старинное слово «vair», означающее мех белки, ошибочно приняли за «verre» - стекло
  2. ^ Английский король Генрих VIII по прозвищу Синяя Борода, основатель династии Тюдоров, был женат шесть раз. Жестокий тиран, в народе он славился, как человек с прескверным нравом.
  3. ^ Ричард I (Львиное Сердце) - английский король, участник Третьего Крестового похода и завоеватель Кипра.
  4. ^ Екатерина Арагонская - дочь Фердинанда Католика; для упрочения союза Англии с Испанией была выдана замуж за старшего сына Генриха VII, Артура, принца Валлийского, а после его смерти - за следующего его брата, Генриха VIII, от которого у нее была дочь Мария (Кровавая), впоследствии английская королева. Известен бракоразводный процесс ее, послуживший поводом к введению реформации в Англии.
  5. ^ Анна Клевская - четвёртая жена короля Англии Генриха VIII. Портрет Анны, написанный великим Гольбейном, произвёл на Генриха отличное впечатление. Но одной личной встречи с Анной было достаточно - король был разочарован. Позднее их брак был признан недействительным.
  6. ^ Турнюр. Принадлежность женского туалета, имеющая вид подушечки, которая подкладывалась под платье ниже талии для придания фигуре пышности (в моде конца XIX в.)