Никогда не позволяй кровососу…

Когда я писала свою первую книгу, “Семя зла”, меня поразило то, что вампирская литература на самом деле чересчур элитарна. Всегда романтичная обстановка, сами кровососы обязательно привлекательны, аристократичны, и у них есть чувство стиля. Конечно, напрашивается вопрос - а где другие вампиры? Скромные вампиры, рабочие-вампиры, те, кого плохо пропиарили?

Сейчас я вам расскажу об этом. Дело вампира погибло, и было похоронено. Не из-за возвращения в Уитби, несмотря на то, что там начались неудачи, не из-за недостатка читательского интереса – совсем наоборот. Они говорят мне – все потому, что спрос превышает предложение. В конце-концов, мы стали жертвой рыночных сил, под давлением начали приспосабливаться, совершенствоваться, представлять красивую картинку для покупателя..

Взять, к примеру, меня. Реджи Ноакс. Семьдесят пять лет торговли, и меня выперли по законам рынка. Ничего личного, старина Реджи, говорят они. Ты никуда не годишься. Ты попросту никудышный вампир.

Или мое лицо. Круглое и румяное, лицо торговца рыбой из Гримсби, которым я всегда был. Мои короткие ноги и ужасная полнота. В давние времена ничто из этого не имело значения. Ты был счастлив оставаться неприметным. Но в наши дни мы должны соответствовать картинке. Викторианские улочки. Туман. С новым поколением игроков, которые шляются повсюду в черной помаде и коже, прячутся на кладбищах в надежде увидеть одного из нас! Ты даже не сможешь описать разницу между живым и бессмертным. Это нездорово. Все-таки, не каждый может щеголять в черных плащах и с клыками, проповедуя греховные наслаждения и безымянные страхи. Выглядит до смерти смешно, если такое вытворяют.

Я не прикидываюсь, чтобы стать «своим». Здесь это легко. Многие люди проходят через это. Никто не задает вопросов. Однако, даже когда я ушел сюда, я иногда раздумывал, не был ли Уитби для меня частью элитарного круга. Это должен был быть Блэкпул - чтобы все было правильно. Шумный, веселый Блэкпул, с его галереями и рыбными магазинами (Я все еще изредка наслаждаюсь порцией трески в сухарях), и его прелестным, битком-набитым пляжем, с восхитительно теплыми, мокрыми от пота телами, во всем знойном счастье, и страсти; вожделеющий и голодный – как и я. Знаете ли, на самом деле кровь никогда не была для меня чем-то важным . Я никогда особенно не любил ее, сказать по правде, ведь, когда ты толстый и лысый, только гей попытается поиметь с тебя хоть что-то, - ни одна девственница и не взглянет на тебя дважды. Но пустите меня в толпу людей, и я буду счастлив. Прикосновение здесь, глоток там. Ничего более. Недостаточно для убийства. Касаться нежно, будто пены в кружке пива. Какая-то девчонка визжит на американских горках. Ее парень , у которого прям руки чешутся, витает мыслями в другом месте. Два парня дерутся рядом с пабом. Все это жизнь здесь, изобильная жизнь, и вот почему я сейчас здесь, на пирсе, прихлебываю свое пенистое пиво и ожидаю милую теплую семью, чтобы пригубить их жизнь, их энергию.

Сейчас, когда я пришел, я увидел кое-что. Компанию . Два ребенка с круглыми , здоровыми лицами, один ест бутерброд, другой - мороженное. Родители : она облезлая и розовая, с солнечным ожогом на полных плечах, он в жилете с тесемками и бейсболке. Они могут уделить мне часть этого, решил я. В них избыток жизни.

Это старый прием. и я быстро его выполнил. Когда они придвинулись ко мне достаточно близко, чтобы коснуться их, я слегка повернулся, потеряв равновесие, и якобы упал. Пена от пива плеснула на макушку матери и отвороты отцовских брюк.

‘Простите, милая. Мне так жаль.’ Я проделал это, как-бы легонько ущипнув, и повернулся к детям. Я чувствовал их запах: жирных чипсов, жевательной резинки и жизни. Мать отстранилась ‘Вот чокнутый!,’ воскликнула она .

Я решил остановиться на одном из детей. Он был теплым и извивался. Я попытался прибавить старого добродушия и слегка подтолкнул его локтем. ‘Не споткнись об эту перекладину, паренек. А то достанешься акулам!’ Безошибочно.Я был уверен, что тут же почувствовал это, всплеск энергии от мальчишки, из него в меня перетекала жизнь. Взамен ничего. Я почувствовал странную , внезапную усталость. Должно быть, от пива. Я похлопал мальчика по голове, ощущая солнечные локоны под своими пальцами. Концентрат . Это его жизнь, в которой я так нуждаюсь, жаркая жизнь, шарики и жвачка, каштаны и карточки из сигаретных пачек . Тайны, нашептанные на аллеях лучшему другу. Первый велосипед. Первый поцелуй .Я подобрался для броска.

Мать искоса взглянула на меня. Я попытался улыбнуться , но улыбка вышла кривой, и я чуть не упал. Это было – как опьянение, чувство опустошения, будто долгожданный заряд энергии обернулся против меня, высасывая до костей . Мальчик улыбнулся и в ту же минуту я ясно увидел его, освещенного красными неоновыми лучами с ближайшей галереи, его лицо пылало, его глаза были ясными и большими.

Мать обошла меня так, что я смог почувствовать ее запах, запах роз, и жаркого, и вещества для укладки волос - все смешалось и стало тепло, еще теплее, горячо…я не мог ничего сделать. Я потянулся к ней, задыхаясь, умирая, мне не хватало воздуха и внезапно ощутил холод. ‘Помогите…’ прошептал я.

‘Чокнутый,’ повторила она. Веселым голосом, но без симпатии. К ней подошел отец, его ботинки медленно и легко стучали, когда он шел через пирс. Ее обьятья были мягкими и душистыми, маленькие бисеринки пота застыли в мягких волосках на ее полных розовых предплечьях. Мир быстро посерел. Ее голос стал гулким и слащавым , как у женщины говорящей со ртом, набитым пирогом, и сейчас мне кажется, я мог бы услышать удовольствие в ее ласковых интонациях.

‘Оставь его, Отец,’ сказала она. ‘Его кровь нехороша на вкус.’

Как только я увидел, что они отошли, холод отступил. Мир стал светлее, и я смог сесть. Я чувствовал себя так, словно мне врезали по челюсти. Но эти четверо прямо-таки светились, их окружал ореол пляжных удовольствий. Малышка схватила рожок мороженного, поглядела на меня, будто мимо. Я мог чувствовать все тот же жаркий запах на ее коже, то же обещание жизни. Глядя на нее с настила, я попытался отодвинуться, ощущая как мои пальцы дрожат от ее близости. Жара будто запеклась на ней. Жизнь. Я терял сознание – так сильно она была нужна мне. И все же я с досадой отдернул рук, несмотря на голод, внезапно испуганный ее жизнелюбием, и ее невинным желанием. При моей слабости, я ощутил, что она может охладить меня, даже не выпив крови, даже не узнав об этом.

Игроки обошли меня, даже не взглянув. Они - безопасные, шумливые, с багровыми лицами, обтекали меня, чтобы снова слиться, подобно теплой реке .В свое время, среди узких улиц и туманов Уитби я едва не забыл, какой здоровой может быть жизнь. И еще в этом есть что-то от них всех, таких же семьях. Что-то чересчур яркое ,слишком сверкающее, чтобы быть настоящим. Я помнил привычных мне раньше туристов в Уитби, тонких молодых людей в черном, их грустные , породистые лица, их бледность, невыразительность. Эти люди не были безрадостными, все они были будто покрыты глянцем, который я уже начал распознавать. . . Румяные лица. Гибкие талии. Открытые лица. Иллюзия, наполненная жизнью .Так вот куда они уходят, второсортные; перебираясь сюда под давлением рынка. Вот чему они принадлежат, среди ярких огней и галерей, рыбных магазинов и американских горок. Неотличимые от настоящих. Может быть, даже лучше, чем они? Неумирающие, неизменные: радостные туристы в бесконечном путешествии. Я медленно поднялся и пошел напрямик сквозь пресыщенную толпу на пирсе. Головы повернулись мне вслед. Тонкие пальцы порхали по моей коже. Смутно стало интересно, сколько их, насколько их больше, чем живых. Десять к одному? Сотня? Тысяча? Или теперь их так много, что они охотятся на каждого, бескровно, с жадностью , плечом к плечу в жестокой оскаленной дружбе?

Огни развлекательного пляжа, скачущие по темной воде, были такими же безвкусными, как зазывала в рыбачьей лавке. Жизнь! - обещали они. Тепло и жизнь! Слишком ослабевший, чтобы удивляться, далекий от того, чтобы надеяться , я устало прошел мимо них, стараясь не встретить себя же на этом пути; просто еще одного кровососа, неуклюже шагающего по длинной темной дороге к Бетлхэму.